Крикни Убийца, тоненьким голоском - Страница 12

Бен уставился на него.

— Я убегать от рабства у этого плохого человека, ты говоришь. Другое? И почему? Он не обманывать меня. Он опасный, но он добрый. Он баловать меня. — Орацио пожал плечами. — И только — ты понимаешь — пастбище. La passa pecora. Это не содомия.

— Ты говоришь совершенно откровенно.

— Я — na moleca.

— И что это означает?

— Un granchio? Рак?

— Краб.

— Да, краб. Я сбросить свой панцирь. Я меняться: тогда мягкий; сейчас твердый. Я ходить a sghimbescio… — Он энергично махнул рукой в сторону. — Быстро. Я иметь маленькие когти. Я щипать.

Бен посмотрел на мальвазию. Нет. У него есть дело.

— И ты убежал ?..

— От милорт д’Воксвор. — Орацио изобразил рога. — Он сейчас Il Pantalone?

— Нет: он больше не богат.

— Bene. — Орацио сплюнул. Потом встал, подошел к сери и прислушался. — Полдороги, — сказал он. Он не стал опять садиться, но какое-то время беспокойно перебирал четки, ничего не шепча им, только крутя зерна. — Это есть Giovedì Grosso. Я возвращаться домой из церкви, он идти передо мной. Он учтиво говорить со мной, первым: я буду его пажом и буду петь ему, не Богу. Я спросить mio pare и mia mare, которые сказать: «Этот милорд принесет тебе состояние». Он давать им пять цехинов. Но они не иметь от них радости: они умерать nella gran peste. Я узнать, когда приехать назад.

Поворот. Он продолжал ходить.

— А потом он показывает свое копыто. Есть большой шторм на море; я думать, что корабль потерпит кораблекрушение, пока я терпеть его ругань.

Еще один поворот.

— Твоя Англия очень холодный. Твоя еда грубый, всегда мясо.

Бен подумал о своем ужине. Sepe al nero, сказал мальчик-официант, вываливая его на тарелку. Выкидыши русалок, плавающие в чернилах и воняющие каналом.

— Я не любить твоих cortigiani. Я сказать это людям. Он запер меня. И они смеяться. Я его обезьянка. Я развлекать его гостей. — Поворот. — И все-таки много хорошей музыки при твоем дворе, итальянской. Мы слушать мессу. Я научиться играть на fagotto. И твоя великая королева, Елизабетта — ах, fulgida. Ее кольца стоят il Doge. Я петь для ней о Ser Cupido, как он ломать свои стрелы. La regina говорит со мной на самом великолепном итальянском, как Петрарка. Она гладит мою лисью голову. Как у нее, говорит она, и называет меня Воксфор… вино?

Виночерпий.

— Щенок.

— Она хочет обратить меня в свою веру, английскую ересь, и дает мне серебряную монету на мои именины, которую милорд забирает себе. Он — мой долг.

— И вообще — прости меня — он развратил тебя?

— Il cazzo di Voxfor? — Венецианская буря, яростная и шипящая, как те морские ежи, которых живыми бросают в кипящее масло. — L’inquisizione, они спрашивают меня о милорде. Я осторожный, чтобы не осудить себя. Я не говорить, что он держать меня пленником. Они спрашивают меня много больше. Так: в дни поста он давать тебе мясо? Нет, господа. Не: он сует свое мясо в тебя? и ты ешь? он делает из тебя женщину? Они знают; это их не интересует.

Бен посмотрел на наполовину исписанную страницу манускрипта, лежавшую на столе, Miserere — бумага дала ему силу — и сказал.

— Он убивает мальчиков. Таких как ты. Как Паоло.

— Я верю.

— Но я не могу доказать это. — Удар кулаком по ладони. — Его можно повесить только за предательство, он слишком высоко стоит. Дерево повешенных не приносит такие плоды. — Он отвернулся, запертый элефант. — Он убивал, и он будет убивать. Он не знает меры в своих желаниях.

— Я знаю. — Буря, хотя и не утолила жажду, улеглась. — Он думает, что я его ботинок: он вставляет в меня свою ногу, он пинками выгоняет меня. Il suo cinedo. Но я вижу его. Слышу. Он голый передо мной. Он кричит. — И, тихим голосом. — Я знаю его тайны.

— Ты расскажешь мне то, что знаешь?

Молчание, ни слова согласия. Наконец Коко, собрав всю свою храбрость, сказал:

— Il Voxfor con il Voxfor? — Он погладил свою щеку. — Он любит. Innamorato. Все другое — tutto il mondo — стол, накрытый для него: un banchetto di delizie. Девушки. Paggi. Он скажет — надменным голосом Оксфорда — «Когда перестают нравиться женщины, наступает время красивых (молоденьких) мальчиков».

«Вишни спелы, эй, сюда», подумал Бен. Эпикуреец. Кит любил повторять: «Кто не любит табака и мальчиков — дураки», и у него от этого скулы не сводило (хотя ангелы плакали). Маленькие ягоды-на-стебельках добровольно прыгали ему в рот. Он не срывал их.

— Он занимает меня в пьесах, — Коко взял стакан, который Бен налил для него. — Часто я играть девственницу, я должен плакать и молить его. Он говорить... — Глоток, молчание. — Он говорить: Твой отец продать тебя... — Какое-то время Орацио не молчал, не в силах сказать ни слова. — Он сделать тебя шлюхой.

— Он приказать приходить к столу в La Paduana платье, на виду всего общества великих лордов. Они глядеть на меня: все белое, лицо, шея, — он коснулся груди, — все обнажено. Соски — rossetti?

— Разрисованы.

— Он целовать их, подчеркивать мой позор.

Бен зарычал.

— И, — Орацио понизил голос. — L’inquisizione не должен знать это, иначе я гореть. Ты не сказать никому?

Бен вынул нож и протянул его рукояткой вперед.

— Клянусь Христовыми ранами.

— Он угрожать мне мечом — прошептал Орацио на ухо Бену, — и заставлять меня быть Маддаленой, нагибаться и мыть его ноги моими длинными волосами.

«Целый год терпеть такое? — подумал Бен. — И он не сошел с ума?»

Просветлевший после признания, Орацио уселся на свой стул. На лице промелькнула улыбка.

— Он любит пьесы? Ха! Я играю ему Arlecchino. — Он нацедил Бену стакан, сам взял печенье. Коробку протянул Бену.