Крикни Убийца, тоненьким голоском - Страница 16

К оглавлению

Съежившись под взглядом тирана, Калдер опустил голову и его тюремщик скрестил ее руки на ее детской груди.

— О, сияющий враг...

— Что здесь?

Она съежилась как заяц. Никакого убежища, кроме сорочки.

Он схватил ее запястье и сгибал руку до тех пор, пока она не захныкала.

— Нет...

— Я же сказал тебе молчать. Тебе за это заплатят. — И он обнажил ее груди. Нарумяненные соски.

Затрудненное дыхание. Он воскрес.

Радость. Вер развеял собственное заклинание; она может изменить мелодию. Задать тон.

— Милорд, я только что созрела. Не трогайте меня.

— Ты шлюха.

Я непорочна, ведь никто, не нюхал мой бутон.

Ничьим дыханьем, ничьим, цветок не осквернен.

— Лисица.

Он быстро схватил ее. Так близко. Она видела борозды на белом свинце, скрывавшем его лицо. На губе сифилис. Она едва не задохнулась от запаха циветты и смрада разложения. Он прижал своего вставшего из мертвых к ее бедру. Полностью насыщенный. Потирает вверх и вниз. Она не должна думать, как он делал это Питеру, связывал и щипал; она должна сдаться, чтобы победить. Он ущипнул ее соски. Ничего не делать: она вскрикнула. Дрожа от жажды, он поцеловал их. Крепко, до боли.

«Только бы не укусил. Благие боги».

Но, наконец, он освободил их. Его рот, ее грудь окрасились в алое, как от крови; потекли слюни. С ядом? Он почувствовал?

— Ведьма. — Он тяжело захрипел и содрогнулся. — Lupa. — Он отомкнул шкатулку и откинул крышку. Связка алых веревок — «я видел отметки от них» — и нож.

«Не подействовало. Почему это не подействовало? Он мертв, тем не менее ходит».

Милорд взял нож, закрепил веревочную петлю на руке; наклонился. Калдер вздрогнул, но остался стоять. «Пьеса». Холодный нож у ее горла, сейчас от перережет голос, дыхание и все. «Пьеса». — Долой это. — И сталь разрезала лямки. Сорочка Венеции соскользнула с плечей Калдера, и упала рядом с его ногами.

Полная нагота.

Рука с ножом захлестнула шелковую веревку вокруг его горла; другая схватила его за интимные места...

И остановилась. Изумление, рука искала там, где не было ничего. Или чего-то. Наконец, испарина. Веревка освободила горло, трепещущий кинжал заскользил в руке. Шепот.

— Кто ты?

Голос, не женский и не мужской, заговорил из ниоткуда.

Я и товарищи, мы слуги рока.

Как эта сталь не может ранить ветер

Или убить ударом смехотворным

Сходящуюся в тот же миг волну, —

Так ни одной пушинки с этих перьев

Не сбросить ей.

И Калдер засмеялся. Вокруг их тела играл дух, легкий, как корабль в бурю: он там, где-то и нигде, неуничтожаемый. Огонь Елены. Они увидели ослепление в глазах чудовища — в каждом появились полночь; и увидели ступеньки воздушной лестницы — как будто дерево сгорело, по нему пробежала молния, от корней до кроны; тем не менее оно осталось зеленым.

— Я играл в этой пьесе в другом мире полтысячи лет назад; я увижу ее в начале звезд. Ее играли для Люцифера перед его падением.

Колени, пол. Хриплое дыхание и мутные глаза. Бледность начала распространяться на все лицо. Но:

— Я — я буду...

— Забыт. Ты рожден от падали, ты — недолго живущая позолоченная муха, известная только в твоем поколении. Жужжащая.

Пена на губах, пока он говорил.

— Напишите это... на камне... он...

И началась агония. Он опрокинулся, корчась, как детская перчатка в огне.

— По... по...

Дух глядел в ужасе. Даже он.

Глаза открылись, ничего не видя.

— Помогите, черви.

Внизу, в буфетной Оксфорда толстая Матушка Молчание держала двор. Настороженное бездействие: она пила меньше, чем притворялась, и говорила больше, чем слушала. Как жаль: дьявол владел хорошими погребами и держал слуг-мошенников. Как они разинули рты, как они хихикали, когда она бранилась по своей привычке: вы все глупцы, мошенники, трусливые зайцы. Это представление, ничем не хуже пьесы.

Потом застольная песенка и они зазвенели кастрюлями.

— Эй, в другой мир мы, парни, идем...

Входит Вампир, наполненный черно-ледяной яростью.

— Вы, что, с ума посходили? Что вы о себе думаете?

— Ну, хозяин, мы думаем разбудить солнце, — сказал повар.

— Или отведать лунного света, — подхватил старший лакей.

— Все равно. Мне показалось, что его щека стала бледной.

— Ага, болезнь. Он умрет от любви.

— От незаконной любви, от сифилиса. Все равно.

Возмездие в кружевном воротнике обрушилось на Бена.

— Ты, язва. Пошла прочь.

— И почему? Здесь горит огонь, и моим бедным старым костям стало легче. И восемь девять, — считает на пальцах, — десять черных дьяволов ждут меня с пирогом из угря.

Он мог плутовать, как Уилл, и делал это, чтобы сохранить здесь Вампира, пока милорд превращается в ничто и миледи изменяется.

«Входит: Мальчик».

— Эй, хочешь узнать новую застольную песенку? Или услышать старую балладу? Есть одна; в ней осуждается кухня Плутона — или, скорее Сатурна, это ошибка в грамматике. — И она запела — боже милостивый, ну и голос! как будто ворона проглотила живьем лягушку:

Потом беру я тот котел

Где варят шлюх и шутов:

То пойло с огнем

Я пью день за днем

За здоровье всех плутов.

Мой посох убил гигантов тьму,

Ножи я в мешке несу.

И детские попы

Готовлю с укропом,

А фейри едят колбасу.

Сверху послышался громкий крик:

— Чума! О, господа, он умирает!

Шелк! мышеловка захлопнулась.

Бен оскалился, как лис. Не его массивное тело, но душа начала танцевать, как шлюха-лиса лает на огонь в зеленом лесу. Он налил себе еще кружку.