Крикни Убийца, тоненьким голоском - Страница 3

— Ах, и тогда его светлость, выпустив ветры, поклонился королеве, которая после этого сказала ему: Милорд, я забыла пукнуть. — Бен покрутил шляпу на кончике пальца и усмехнулся. Как устрица 'безьянка малая легла привольно на его макушке. Английские гекзаметры, в длинном и в коротком. Варварская самодовольность в старом адском псе, искажающего смысл в угоду размеру; тем не менее он кусает. Если у бормочущей собаки еще есть зубы. Он сам? Писал бы сатиры: не тщеславие, но мешает красноречие:

Один милорд, судьбою награжден,

Был дурно знаменит;

Запомнили, как пукнул он,

Поэтому забыт.

Он водрузил шляпу на макушку лысой головы Фиггса, где она сидела как удрученная белая цапля. Ха.

— В этой развратной шляпе ты выглядишь как антихрист. — Хорошая строчка, надо запомнить.

— Перья для нее оставил ангел. — Фигс снял шляпу и ласково погладил ее. Полно, моя баловница. Этот мужчина обидел тебя? — Она будет для Ерклеса, когда он захочет жениться.

— И Венеции? — спросил Бен, как будто от нечего делать.

Смалтер вздохнул.

— Из-за этого идет шумная свара. Пока есть свет, мы будем играть ее, даже на огарках. Я ненавижу эту пьесу: сейчас она просто непристойная. Но некоторые — как мальчики, так и мужчины — шепчутся, что она проклята.

— Что, неужели они боятся ее?

— Ага. — Он укусил нитку. — Но она приносит серебро. Простой народ любит мораль и смерть, как они любят майское дерево. И поскольку они не могут видеть большой свет, они сбегутся, чтобы поглазеть на его двойника.

— Кто будет играть задушенную Венецию?

— Большие хлопоты. Малыш Тимминс подает надежды, но еще совсем желторотый. Играет как свеча в сточной канаве, вверх и вниз.

— А, паж Шута, он еще поет? — Совсем цыпленок, вполне годится на роль Купидона в маске.

— Да, он.

Вот лиса, зерно и гусь для Уилла. Паж споет для леди, сам для себя? Порадокс. Тогда у ее окна? Нет: она должна войти и опять выйти, как Смерть в городских часах. Нелепость. Вырезать песню? Нет: те, кто поет псалмы на улицах, должны услышать уханье совы: У, Уу! Тогда: Шут будет совой. Пусть Робин Армин поет, и прощай, паж.

Узел.

— Дженкс помнит все наизусть, да, и деловой; но у него ломается голос.

— Отведи его к цирюльнику и сделай его жалобы покороче.

— Тимминс получил роль, — сказал Фиггс. — Он уже зазубрил все стихи Уилла.

— А разве у вас нет третьего? — спросил Бен.

— Совсем зеленый мальчик, только недавно стал подмастерьем. Во время последней поездки по стране, — Смалтер шмыгнул носом, — его сняли с живой изгороди.

— А, этот цыпленок? Камеристка Венеции? — совсем немного реплик, но хорошо сыграных. Берет за душу.

— Очень сварливый и раздражительный мальчик. Дерзкий. Как будто у матери вместо сосков был терновник.

— И? Разве он не может играть?

— Только королев, но это бывает нечасто. Или любую из напыщенных девиц. Но умирать? Это не его.

Остроумный и злой. Он должен познакомиться с этим парнем.

— Чей он подмастерье?

— Калдер? Парнишка Раддока. — Он вздохнул. — Вместе с Питером Витгифтом. Они были... Ага. Где-то здесь то, что подойдет миледи.

Смалтер указал на новую Венецию: мальчик, которого Бен видел зубрящим пьесу. Подходит? Нет: замужем за дьяволом, судя по его виду. Пораженный ужасом, но сознающий свою повысившую роль.

Бутафор соскочил с насеста и засуетился, вытаскивая ящик.

— Вот, смерти от ревности. — Он встал на колени, открыл ящик и вытащил оттуда платья из шелка и бархата, богато отделанные серебром и вышивкой, и обильно политые потом. Рукава, корсажи, платья, нижние юбки... Он присел на корточки и прищелкнул языком. — Разве я положил его не сюда? — Он опять перерыл его, разворачивая каждую вещь, потом посмотрел в другом сундуке, и еще в одном, во всех, повсюду. Впервые он показался озадаченным и раздосадованным; потом разъярился.

— Фиггс!

— Ну.

— Ты видел сорочку Венеции?

— Никто не оставлял ее здесь.

— О, это злая, очень злая проделка. Пол локтя венецианских кружев на каждом рукаве, и еще вырез, отделанный золотом...

— Что, украли? Из нашего дома? — сказал Фиггс. — Да за это повесят девять раз подряд.

Смалтер заломил руки и завыл.

— Кружева! А вот без этого она не сможет умереть. О, господа, вот настоящая трагедия.

— Что, еще что-то украли? — воскликнул Фиггс.

— Все веревки.

* * *

Хорошенькая штучка, эта сорочка: королева вытирала ей слезы. Не больше месяца назад Бен видел ее в Уайтхолле, в первый и последний раз — да, и жалкую пантомиму, которую она украшала. Она, как снег, лежала на мертвой Венеции. Над ней стоял тиран-любовник, готовя речь. Молчание, приличествующее случаю; потом:

— О то ничто, что сделало ее ничем...

Но тут из тьмы раздался пронзительно жалобный голос, который заглушил слова актера и даже саму catastrophe.

— Достаточно. Нет сил.

Лорд Оксфорд, как и следовало ожидать. По крайней мере никто не обращал на него внимание во время действия. Бен пожал плечами. Милорд (несмотря на свое долгое затмение) не переносил темноты. Всегда хотел быть в центре внимания.

— Что такое, свет! — Слишком резкий. Де Вер не слишком умело распоряжался своим голосом: тот устремлялся вниз и пронзительно визжал, как гобой из пересушенного тростника; зато свет мгновенно даровал ему титул лорда: весь в шелку, с головы до ног. Бен, стоя рядом со сценой — между тем миром и этим — разобрал его на составные части. Его костюм был разбазаренным имением — на его отделку ушли загоны для овец, сараи и луга; его пуговицы привели к лишенным черепицы стропилам — их медь стала золотом, словно родилась в алхимической печи; каждая перчатка — деревушка; да, даже духи стоили бенефиция. Полы сюртука, как сука спаниеля, шляпа как раковина устрицы — если бы у устрицы были перья, — и воротник, как у Зимы в маске. Колец больше, чем зубов. Так многое облегает его. Не человек, а гриб-дождевик: нечто, обтянутое кожей. Но бледное и непрерывно курит.