Крикни Убийца, тоненьким голоском - Страница 9

— Что-то еще?

— Его другое оружие — сталь. В семнадцать он насадил на шпагу младшего повара.

— И зажарил?

— Некоторым образом. Судья постановил, что это было самоубийство...

— О...

— Да: повар сам напоролся на рапиру. Как поросята в Кокейне. Его беременная вдова стала бродячей нищенкой. — Робин отпил. — Они сказали, что Том Бринксвелл ходил не там, и нельзя возложить ответственность на милорда. И другие, оглядываясь через плечо, подписывали и насмехались над хозяином: как дети, которые боятся пугала. Они называют его светлость волшебником...

— Что? Как?

— Говорит с воздухом. Они говорят, что это поднимает его настроение. — Армин отпил. — Но хватит: отсюда начинается пьеса.

— Комедия?

— Веселая трагедия. — Он протянул руку к Бену. — Смотри и помалкивай.

Он устало задумался: предводитель, человек из свинца.

— Вот здесь сидит в своем кресле великий лорд Оксфорд и глядит на своих пищащих кукол. Они еще говорят, когда он встает. — Армин поднял лицо, вспышка молнии. — Он изрек свои слова таким образом, как если бы они были амброзией. О, это чудовищный язык! Даже Камбис не был таким заплесневелым и банальным.

Бен поднял глаза к небесам.

— Да. Сонет? Четырнадцать строк?

— Частично. Мне кажется, что это галиматью он сочинил в юности: выстроенные в ряд куски перепеченного мяса, похожие на трижды сваренную баранину. Или костюм из старых обрезков: здесь рукав, сшитый давным давно, там пуговицы. Этого у него в избытке.

Здесь голос шута изменился и он запищал:

— Так долго тянулась жизнь моя, что замерла в логове гадких дорог...

Бен заткнул уши.

— Что, сирены?

— Umbrae. Неуспокоенные духи поэзии, которые погрешили против музы и погибли.

Но безжалостный шут не остановился:

Людям и зверям, птицам, червям помоги, ведь живут в непосильном труде.

Рыбам и чайкам, тварям морским, помоги, ибо корм их в соленой воде.

Бен не умел пищать, и он пронзительно завопил, как огромная бомбарда:

Мору с чумой помоги, помоги, и сифилис тоже в беде не бросай,

В борделе дешевом его я схватил от Дика и Тома, и Джимми и Джай.

— Кто трюк афинян повторит... — дудка превратилась в раггетт.

Ты сварливый и злобный адский пес помоги тем кто стонет от муки земной.

О Парки, приходите

И жизнь мою прервите.

Убейте, задушите.

Бен фыркнул.

— Это отчаяние и смерть милого друга почти могут сделать человека печальным. «Благослови бог Уилла, сгнои его сифилис, за строки, служащие всем».

Шут трезво поглядел на него.

—Клянусь моим сердцем, мне жаль этого человека. — сказал Армин, крутя кружку в руках. — И я не доверяю ему. Пустые стихи, тем не менее... — Он поставил кружку на стол. — И пьеса мне совсем не понравилась. О нем, я не сомневаюсь, хотя и в кривом зеркале. Знатный юноша, презираемый и изгнанный — Оксфорд плакал по нему, я видел его слезы — унижаемый ничтожными смертными. Его триумф. Его месть. Презренная любовница...

— Которая раскаивается и переодевается пажом, чтобы последовать за ним...

— И в конце отрекается от него. Наши торговки рыбой ругаются более остроумно.

— Самая траги-веселая драма, — сказал Бен. — И она умирает? Полная раскаяния?

— От собственной руки. — Молчание. — Мальчик был великолепен. И играл... О, эта пьеса, пень, слишком гнилой для очага, и ее плод — на помойке среди сморщенных крабов; тем не менее, когда он запел, ты бы подумал, что плод расцвел. — Шут перевернул пустую чашку.

— В День избиения младенцев его нашли повешенным. С венком на голове и в сорочке. На груди было письмо...

— Написанное кем? — спросил Бен.

Шут пожал плечами.

— Я его не видел, а коронеру было наплевать. Двое-трое из его приятелей, а также его мастер поклялись, что мальчик был в меланхолии, которая перешла в исступление. Вердикт — самоубийство. Веревка стоила два пенса.

— Его повесили.

— Оксфорд? Из-за красивой задницы?

— Пафлагонец. Молох миньонов.

— Ты, что, исследовал его мочу, как какой-нибудь шарлатан? Ты его вскрывал?

— Сначала повешу.

— И на основании чего? Как плохого поэта? Из ветра веревку не сплетешь.

— Я сделаю, одну.

— Из его лица? Манер?

Входит Шут. Снуфф, глядя в зеркало из воздуха, восхитился, глупо улыбнулся; потом нахмурился.

— «Тщеславие превыше всего...». — Пауза. —«Хамство за ним». — Пауза. «И придет Возмездие, как старая мораль?» — Нечто появилось в его лице, и повисло в воздухе между двумя лицами: пустое как стекло. Он протянул это несуществующее Бену, потом вопросительно посмотрел на него. — Нет? Да?

— Пьеса кончилась. Сколько ни стегай мертвую лошадь...

Браво! пришло от клакера Снуффа.

— Дик, встань! — Поклон, содрогание и четырехногий поклон — как он разделился пополам? А потом пугающий бестелесный оскал. Мертвая кляча.

Бен — даже он, старый войнолюбивый барсук в проклятом пальто — вздрогнул и дернулся назад. Ни слова.

— У черепа есть зубы. — Безумная лошадь уменьшилась до человека в сером. Те, кто повернулись и глазели на представление, опять вернулись к кружкам. Робин и его шуточки. — Что ты хочешь, Бен?

— Справедливости.

— Только на небе. Закон?

— Не в состоянии тронуть его: он прячется в своем звании, как в лабиринте. — Кружка Бена стояла рядом с ним, почти полная: сейчас его желудок не принимал выпивку. Пьяный, в любом случае.

— Так ты будешь выжидать? Как я? Хотя мальчики умирают?

— Не я управляю представлением; а шут — это комментатор.